В записи О гомосексуальности в английских частных школах начала 20 века я упомянула о воспоминаниях Александера Тинна, маркиза Батского (о нем), «учившегося в Итоне в конце 40-х (в 1950 он окончил школу). читать дальшеТинн пишет о "маленьких сексуальных скандалах, происходивших в Итоне, с участием мальчиков, которых мы знали по именам, если даже и не общались лично... В большинстве из этих скандалов были замешаны те, кого описывали как школьных "шлюшек": мальчики, которых иначе можно описать как самых красивых среди младшеклассников." Как он пишет, "шлюшки" были в центре внимания, о них постоянно сплетничали и рассматривали на утренней службе в церкви ("улыбаются ли они кому-нибудь", к примеру). "Мы чувствовали к ним некоторую привязанность, даже восхищались ими, за то, что они обеспечивали нас такими интересными темами для сплетен."
     Александер Тинн пишет, как много лет спустя узнал, что один старший ученик был влюблен в него самого и всегда смотрел на него и в церкви, и в других местах, а также увеличил одну общую фотографию, вырезал из нее изображение Александера и вставил в рамочку. Сам Александер ни о чем не догадывался, даже когда получил анонимный подарок на день рождения (в 14 лет) — охотничий нож. Только после окончания Итона у него раскрылись глаза: его стал поддразнивать друг, знавший об этой влюбленности.
     Узнав о "шлюшках", Александер задался вопросом, достаточно ли он сам красив, чтобы снискать такой же успех, "только не опускаясь до того, чтобы позволить кому-то из тех, кто ухаживает за ними, мною овладеть. Я знал, что итонская мораль подобное поведение осуждает, а я предпочитал, чтобы мной восхищались, а не презирали. Однако стоило мне достичь половой зрелости, и я понял - фантазии мои дошли уже до того, что я воображаю, а как бы то было, соблазни меня какой-нибудь старший мальчик из тех, за кем уже водилась такая слава."
     Алегзандер начал стараться выглядеть "по мере возможности ангелоподобно" в церкви, а еще, пишет он, были купания в ручье в обнаженном виде. Старшие мальчики купались в другом месте, что было введено, видимо, для того, "чтобы держать их глаза и руки подальше от младших мальчиков". Но там, где обе секции соединялись, была возможность, пишет Александер, "продемонстрировать себя с гомосексуальными целями". "И я заметил, как моя популярность вроде бы начала расти". Он участвовал в игре, в которой мальчики ловили друг друга и замечал, что им нравится ловить именно его. "Я осознал себя как существо, наделенное сексуальностью. Таким образом, было бы правдой сказать, что я постепенно превратился в школьную "шлюшку".
     Что же касается сексуальной активности, то, по его словам, он обсуждал мастурбацию с двумя друзьями, но один из них (лидер) был пуритански настроен и "мы, касаясь этой темы, никогда не говорили лично о себе". Тем не менее, эти разговоры вдохновили мальчика попробовать добиться желанного результата перед сном. Как он пишет, он был огорчен, обнаружив, что не может добиться полного оргазма из-за своей физической незрелости, а позднее пришел к выводу, что был ребенком с замедленным развитием.»
     Мне не очень нравится, что слово 'tart' на русский язык традиционно переводится как "шлюшка", поскольку у наших читателей и зрителей это, кажется, создает не совсем правильное представление о 'tarts', да и звучит "шлюшка", по-моему, грубее (кстати, в Urban Dictionary пишут о слове 'tart' в его основном значении, что оно обозначает привлекательную, склонную к флирту и доступную на вид женщину, которая на самом деле может и не быть доступной).
     На сайте, посвященном Джереми Бретту (ссылку увидела у  ~First Officer~), нашла отрывок из воспоминаний Колина Кларка. Речь идет именно об этом явлении в школьной жизни, причем время и место те же, что и у маркиза Батского: Итон в конце 40-х годов.
     «В раннем подростковом возрасте и мальчикам, и девочкам становится нужен объект любви. Наподобие того, как в школах для девочек ученицы страстно увлекались одноклассницами постарше, и в нашем полностью мужском мирке между мальчиками существовало подлинное сексуальное напряжение. В последние три года моего пребывания в Итоне все ученики, включая и меня, были влюблены в одного и того же мальчика. Они могли забыть об этом теперь, прожив долгие годы, заполненные успешными гетеросексуальными связями, но все было именно так. Мальчика звали Джереми Хаггинс, он пел в хоре. У него был голос самого красивого тембра, который только можно себе вообразить, и он был необыкновенно хорош собой. В своем белом целомудренном одеянии, с каштановыми волосами, до блеска приглаженными щеткой, c глазами, устремленными ввысь, с непорочной песней на устах, он мог во время псалмов довести слушателей до потери сознания. Довольно много мальчиков и в самом деле падали в обморок, но никто не обращал на это внимания. В Итоне в 1948 году посещение церкви было обязательно — ежедневно утром, кроме субботы, и дважды по воскресеньям — и все мы там радостно собирались, едва смея надеяться, что Хаггинс сегодня будет петь соло. В конце концов его голос сломался и превратился в мягкий тенор, а внешность, пожалуй, стала еще лучше. Но все это внимание, должно быть, так же давило на него, как внимание публики — на Мэрилин Монро, и казалось, ему было очень трудно обрести равновесие. Он стал актером и сменил фамилию, назвавшись Джереми Бреттом.» Там же приведены слова актера Роберта Стивенса (друга Бретта), о том, что в школе Бретт был известен как 'the tart of Eton',"потому что пел, как Элизабет Шварцкопф".