Сегодня с утра я встретилась в маршрутке с Понтием Пилатом. Пилат, забывши, очевидно, белый плащ с кровавым подбоем дома, был в черной припллюснутой кепочке, и сидел он спиной к водителю. Достопочтенный прокуратор имел рельефный профиль, глубокие складки около выдающегося носа и тяжелые веки, придававшие всему лицу какое-то утомленно-снисходительное выражение. Уголок тонко очерченных губ раздражительно подергивался, когда на игемона в очередной раз падала мамаша, которой не хватило сиденья. Я сидела, уставясь в окно, и, вероятно не являя миру особых вершин актерского мастерства, пыталась сдержать улыбку. Улыбка нахально не сдерживалась. В конце концов, только два человека в этом салоне знали, что Понтий Пилат - это вообще-то Понтий Пилат. А то и вовсе один.

Выходя, я испытывала некоторое сожаление, но и облегчение одновременно, поскольку получила возможность в голос расхохотаться. Посудите сами, достопочтенный прокуратор - и вдруг в черной приплюснутой кепочке...